2 января этого года в Стокгольме в очередной раз рассекретили документы нобелевских комитетов. На этот раз - за 1958 год, принесший нашим соотечественникам две нобелевские награды. Ни до, ни после столь щедрого награждения не случалось. Увы...

Одной из наград удостоились три советских физика - П.Черенков, И.Тамм и И.Франк. Формула присуждения лаконична: “за открытие и истолкование эффекта Черенкова”.

Новый, не известный ранее науке, тип излучения был обнаружен П.Черенковым, аспирантом С.Вавилова, в 1934 году. Обнаружил он его при наблюдении за люминесцирующими растворами солей урана под воздействием гамма-лучей. То, что нежданно проявившееся голубое свечение не могло быть объяснено банальной люминесценцией, сомнений ни у кого не вызывало. Потому Вавилов высказал предположение, что свечение это может возбуждаться за счет перемещения электронов, образующихся при гамма-облучении раствора, а механизм свечения зависит от тормозного излучения, проявляющегося при взаимодействии движущегося электрона с окружающей средой.

Последовавшие расчеты, однако, не подтвердили это предположение, поскольку вклад тормозного излучения в наблюдаемое явление оказался пренебрежительно мал. То есть требовалось иное объяснение обнаруженного феномена.

На правильное решение физики-теоретики сумели выйти два года спустя. Нашли приемлемый ответ коллеги по ФИАН И.Тамм и И.Франк. Ими было теоретически доказано, что ранее не известное свечение следует связывать с быстрыми электронами, которые перемещаются в окружающей среде со скоростью, большей скорости света в той же среде. Рукопись ученых с проделанными расчетами была получена в редакции журнала “Доклады АН СССР” 2 января 1937 года и уже 21 января увидела свет. Как в русском, так и в английском изданиях журнала.

Только после этого научный мир в полной мере смог удостовериться в эпохальной значимости сделанного в Москве физического открытия. Само же голубое свечение, с легкой руки американских физиков Г.Коллинза и В.Рейлинга, утвердилось в научном мире как черенковское излучение...

Номинатором троих москвичей, как и до этого, в 1957 году, стал авторитетный шведский физик Эрик Ингельстам. А вот среди советских ученых не было ни одного, кто бы предложил в качестве претендентов на награду, помимо Черенкова, также Тамма и Франка. Их фамилии в документации Нобелевского комитета не значились. Но отнюдь не по причине недомыслия потенциальных коллег-соотечественников.

Для Президиума АН СССР и его иностранного отдела ряд выдающихся ученых-физиков был в те сложные годы как красная тряпка для быка, и одним из главных раздражителей по политическим соображениям многие годы был Игорь Евгеньевич Тамм.

Десять лет назад академик В.Гинзбург рассказал мне (с полным текстом его интервью можно ознакомиться в моей монографии “Советский Союз в интерьере нобелевских премий” (М.: Физматлит, 2005. С. 524-527)) о том, что Тамм десятилетиями ходил по острию ножа. “В годы Большого террора... у него всегда лежал наготове мешок с вещами”, да и вообще то, что он “избежал сталинских репрессий, остался в живых, - большое чудо”. Отсюда и нескрываемо настороженное отношение к его персоне в Президиуме академии и тем более в иностранном отделе, много лет сохранявшееся даже после смерти вождя и наступившей вослед хрущевской оттепели...

Оттого предложения, поступавшие в иностранный отдел от членов Академии наук о номинировании на нобелевскую награду наряду с Черенковым также Тамма и Франка, из года в год без объяснений отклонялись. Если же что и попадало в Стокгольм из Москвы, то лишь номинации на одного претендента, то есть Черенкова. Что, в свою очередь, было неприемлемо для Нобелевского комитета.

Возвратимся вновь к повествованию Виталия Лазаревича: “Академик И.В.Курчатов... в 1956 году поручил мне и Е.К.Завойскому подготовить требуемые материалы для номинирования... эффекта Вавилова-Черенкова. Выбор его вполне объясним. Я - ученик Тамма, заместитель его по руководству теоретическим отделом Физического института АН СССР, член группы Тамма, задействованной на работах по водородной бомбе. Завой­ский - прекрасный экспериментатор. Поскольку речь шла о представлении за открытие физического эффекта и его теоретическое объяснение, подготовка грамотного обоснования, естественно, требовала участия как экспериментатора, так и теоретика”.

И далее: “Что касается эффекта Вавилова-Черенкова (кроме того, в ФИАН готовилась номинация на П.Л.Капицу и Л.Д.Ландау. - А.Б.), то тут инициативу проявили Е.Л.Фейнберг и я... Встал вопрос о подписях под проектом письма в Нобелевский комитет, поскольку мы приглашения на номинирование не получали. Я был тогда только членом-корреспондентом, а Фейнберг - доктором физико-математических наук. Работу по сбору подписей мы поделили. Я пошел к Ландау... а Фейнберг получил еще подписи у академиков Н.Н.Андреева и А.И.Алиханова, и бумаги пошли в Стокгольм”...

Добавлю от себя, что представление это готовилось для рассмотрения в комитете на премию 1958 года.

Однако тщательный просмотр мною документации Нобелевского комитета по физике за этот год так и не позволил обнаружить упомянутых выше номинаторов-москвичей. То есть их представление в течение января 1958 года в Нобелевский комитет не поступало. И единственным номинатором троих советских претендентов, как и год назад, опять же оказался все тот же Эрик Ингельстам из Стокгольма!.. Что и позволило троим советским физикам получить награду в 1958 году...

В чем же дело? Куда могла подеваться номинация, подписанная тремя советскими академиками и направленная по почте в Стокгольм? Что - по пути конверт этот перехватили охранные органы? Весьма и весьма сомнительно... Виталий Лазаревич такой вариант отвергает напрочь. Письмо взялся отправить лично Фейнберг, минуя при этом рогатки иностранного отдела или любых других структур системы Академии наук.

Напрашивается лишь два варианта более или менее разумных объяснений. Или конверт с номинацией где-то мог затеряться при почтовых сортировках, или же, что наиболее вероятно, письмо благополучно добралось до шведской столицы, но с опозданием, то есть после 31 января. А в соответствии с Уставом Нобелевского фонда, номинации, пришедшие позже установленного срока, автоматически переоформляются в комитетах для рассмотрения в следующем календарном году.

Подобные перекантовки для нобелевских комитетов - дело привычное, регулярно повторяющееся из года в год. Приведу для примера один из таковых казусов.

Несколько лет назад, при очередном просмотре только что рассекреченных материалов по разделу химии, мне пришлось столкнуться с двумя номинациями, дублировавшими друг друга до последней буквы и принадлежавшими одному и тому же номинатору, который рекомендовал комитету одного и того же претендента. Выяснить причину столь странного номинирования сложности не составило.

Первая из упомянутых номинаций поступила в комитет с опозданием - после 31 января, и по регламенту была перенесена для рассмотрения на следующий год. Но год спустя тот же номинатор пожелал продублировать прошлогоднюю инициативу. С той лишь разницей, что в этот раз его предложение поступило в Нобелевский комитет своевременно. Так обе номинации оказались запротоколированными под одной и той же обложкой...

Вернемся, однако, к кандидатурам троих наших соотечественников. Отсутствие в 1958 году номинации на них от коллег из ФИАН было в полной мере скомпенсировано повторным представлением Э.Ингельстама. Оно и открыло для П.Черенкова, И.Тамма и И.Франка зеленую улицу к получению Нобелевской премии, ставшей для отечественной науки самой первой наградой по разделу физики...

Впервые среди номинантов появилась в 1958 году кандидатура советского физика Е.Завойского - “чародея эксперимента”, как называли его коллеги по науке. В 1944 году он первым открыл явление электронного парамагнитного резонанса (ЭПР), которое быстро приобрело в экспериментальной физике фундаментальную значимость. Благодаря этому ученые получили надежный инструмент для познания интимнейших сторон структуры вещества на атомно-молекулярном уровне. В представлении кандидатуры ученого на Ленинскую премию 1957 года Президиум Казанского филиала АН СССР справедливо отмечал, что открытие ЭПР “повлекло за собою обнаружение целого ряда аналогичных эффектов”, а “детальное изучение всех этих явлений привело к созданию новой большой области физики, носящей название магнитной радиоспектроскопии”.

Ленинскую премию он заслуженно получил, а вот с нобелевской наградой возникли существенные проблемы. Не субъективные, а сугубо объективные...

Независимо от нашего соотечественника американские физики Ф.Блох (мой однофамилец - не более...) и Э.Перселл, привлеченные в годы Второй мировой войны к созданию радарных устройств, параллельно и отдельно друг от друга (Перселл вышел на эту идею несколько раньше коллеги) обнаружили этот феномен, названный впоследствии ядерным магнитным резонансом (ЯМР). И заслуженно удостоились в 1952 году Нобелевской премии “за развитие новых методов для точных ядерных магнитных измерений и связанные с этим открытия”.

О научном же прорыве Завойского американцы даже не подозревали - сталинская закрытость давала себя знать! Не будь такого культивируемого в нашей стране шизофренического страха перед остальным миром, Нобелевская премия, без сомнения, была бы поделена между тремя первооткрывателями. Тем более что Завойский вышел на свое открытие несколько раньше заокеанских коллег...

Первое представление Евгения Константиновича на нобелевскую награду от соотечественников состоялось в 1959 году. Представлялся он на самом высоком уровне. Его номинаторами стали президент АН СССР А.Несмеянов и главный ученый секретарь А.Топчиев. Номинация датирована 27 января и отправлена в Стокгольм буквально на “кончике падающего флажка”. Можно представить, сколько бюрократических препон пришлось преодолеть руководителям академии, прежде чем формально подчиненный им иностранный отдел дал разрешение на отсылку их номинации!

Впоследствии попытки привлечь внимание Нобелевского комитета к фигуре Е.Завойского возобновлялись не один раз. Из известных на данный момент представлений упомянем многочисленные предложения его кандидатуры в период с 1967 по 1976 год академиком С.Вонсовским, неоднократные номинации В.Гинзбурга, П.Капицы и т.п. Даже академик Л.Арцимович, у которого не сложились личные отношения с Е.Завойским, в конце 1960-х говорил, что “среди наших физиков наиболее достойный кандидат на Нобелевскую премию - Евгений Константинович”.

Остается добавить, что в 1958 году Е.Завойского номинировал профессор Лейденского университета в Нидерландах К.Гортер, который вместе с ним рекомендовал на награду также француза Л.Нееля из Центра ядерных исследований в Гренобле. В 1970 году тот удостоился нобелевской награды “за фундаментальную работу и открытия, касающиеся антиферромагнетизма, которые повлекли за собою важные приложения в области физики твердого тела”...

Помимо Е.Завойского в том же номинационном списке фигурировали кандидатуры П.Капицы и Л.Ландау. Того и другого в коллективной номинации рекомендовали академики Л.Арцимович и М.Леонтович, а одного Ландау - нобелевский лауреат по физике 1945 года В.Паули из Принстона, США.

Следовало бы здесь упомянуть и еще двоих претендентов на награду - наших соотечественников, родом из России, но покинувших ее после событий 1917 года. Один из них - Илья Романович Пригожин.

Родители его эмигрировали из Москвы в 1921 году, когда Илюше не исполнилось и пяти лет, и после ряда переездов обосновались в Бельгии. Там он приобрел всемирную славу выдающегося естествоиспытателя и в 1977-м удостоился Нобелевской премии по химии “за работы по термодинамике необратимых процессов, особенно за теорию диссипативных структур”. А за два без малого десятка лет до его звездного часа, в 1958-м, он оказался в числе номинантов на нобелевскую награду. Представил тогда его кандидатуру профессор из Турина Г.Цин. Правда, не по химии, а по разделу физики...

Вторым претендентом на премию стал тогда Б.Раевский - директор Института Макса Планка по биофизике во Франкфурте-на-Майне, родом из Чигирина на Днепре. Его номинировал Ф.Дессауэр из того же института. Но его протеже, в отличие от Пригожина, нобелевской награды не удостоился.

Содержательная составляющая двух номинационных списков - по разделу физики и по разделу химии за 1958 год, - как и в прежние годы, мало чем отличалась одна от другой. По физике предлагалось тогда 49 кандидатур, которых рекомендовали 45 ученых, а у химиков было соответственно 38 номинантов и 67 номинаторов. Повышенное число последних объясняется тем, что комитет по химии ежегодно рассылает по всему миру примерно в два раза больше предложений, чем их коллеги-физики. Но на этом относительное сходство между двумя родственными комитетами и завершается. Прежде всего, по части наших соотечественников. Если среди номинантов-физиков в 1958 году фигурировало шесть советских граждан (без учета покойного Вавилова), то в числе химиков обнаружился только один.

Да и то не совсем ожидаемо. Поскольку профессор радиационной химии университета города Ньюкастла в Великобритании Д.Вайсс порекомендовал в том году на нобелевскую награду уже знакомого нашим читателям физика Е.Завойского...

Нобелевской премии по химии в том году был удостоен английский биохимик Ф.Сенгер “за установление структур белков, особенно инсулина”. В своей нобелевской лекции он особо подчеркнул, что познание структуры инсулина должно позволить выйти на путь познания других белковых соединений и в итоге “принести человечеству большую практическую пользу”.

Два десятка с лишним лет спустя, в 1980 году, он удостоился второй нобелевской награды, которую разделил с коллегой У.Гилбертом “за вклад в определение последовательности оснований в нуклеиновых кислотах”...

Из числа советских ученых в 1958 году на Нобелевскую премию по физиологии и медицине претендовали три маститых физиолога - академики Л.Орбели, Е.Павловский и В.Энгельгардт. Последнего впервые рекомендовал комитету в далеком 1946-м нынешний его коллега по номинированию Л.Орбели. Номинатором же его 11 лет спустя оказался канадский физиолог из Монреаля Дж. Куастель. Остальных двух претендентов предложили соотечественники: Орбели - ереванский терапевт О.Оганесян, а ленинградца Е.Павловского - московские психиатры А.Бакулев и С.Саркисов.

В качестве еще одного номинанта, для которого наша родина тоже была отнюдь не чуждой, уместно назвать А.Львова, родители которого покинули Россию в конце XIX столетия, еще до его рождения. Отец будущего ученого С.Львов, квалифицированный врач, когда мальчик подрос, с воспитательными целями не раз брал его в разные медицинские учреждения, познакомил со своим другом И.Мечниковым. Нобелевский лауреат однажды продемонстрировал ему под микроскопом брюшнотифозную палочку. Это окончательно решило для Андре выбор будущей профессии.

В 1965 году А.Львов вместе с коллегами Ф.Жакобом и Ж.Моно удостоился Нобелевской премии по физиологии и медицине “за открытия, связанные с генетической регуляцией синтеза ферментов и вирусов”...

Завершая повествование о семействе Львовых, нелишне поведать о родственниках нобелевского лауреата с материнской стороны. Андре, ни много ни мало, - двоюродный племянник выдающегося русского художника Валентина Серова, запечатлевшего на холсте любимую двоюродную сестру и будущую мать лауреата Марию Яковлевну Симанович. Картина эта хорошо известна каждому культурному соотечественнику с детских лет. Шедевр этот хранится в Третьяковской галерее и именуется “Девушка, освещенная солнцем”...