Он основал новое научное направление – сильноточной электроники и импульсной электрофизики. Его по праву называют выдающимся ученым. За свои достижения ученый отмечен множеством наград, в том числе орденом Ленина, орденом «Знак Почета», орденом Трудового Красного Знамени, орденами «За заслуги перед Отечеством» II, III, IV степени, удостоен звания лауреата Государственной премии СССР, Государственной премии РФ в области науки и техники, ряда международных премий.

Еще более широк перечень должностей и обязанностей академика: вице-президент и член Президиума РАН (Москва); член Отделения и член Президиума Уральского отделения РАН (Екатеринбург); член Отделения и член Бюро Отделения физических наук РАН (Москва); член Президиума Троицкого научного центра РАН (Москва); председатель Бюро Совета и председатель Совета РАН по координации деятельности региональных отделений и региональных научных центров РАН; директор Физического института имени П.Н.Лебедева РАН (Москва); лектор-профессор МФТИ (Москва); научный руководитель Института сильноточной электроники ТНЦ Сибирского отделения (СО) РАН (Томск); научный руководитель Института электрофизики Уральского отделения (УрО) РАН, заведующий лабораторией Физической электроники Института электрофизики УрО РАН и др.
Каждый день ученого расписан по минутам. И в этом сверхплотном графике Геннадий Андреевич Месяц нашел время для интервью нашей газете.

– Геннадий Андреевич, вы возглавляете большие научные коллективы. Как развивается основанное вами научное направление?
– Научное направление моих исследований – сильноточная электроника и импульсная электрофизика – зародилось и развивается в Сибирском отделении (СО) РАН и в Уральском отделении (УрО) РАН. Там есть два института – Институт сильноточной электроники и Институт электрофизики, в которых я являюсь научным руководителем. В 1998 году меня перевели в Москву, а через некоторое время предложили возглавить Физический институт им. П.Н.Лебедева РАН (ФИАН). Это – один из знаменитых институтов, в советское время был мощный бренд. В СССР таким брендом в области образования был МГУ, в балете – Большой театр, в драматическом искусстве – МХАТ, а в науке – ФИАН. В нем были сделаны выдающиеся работы, которые прославили Советский Союз и Россию на весь мир и на долгие времена. Семь ученых института стали лауреатами Нобелевской премии, к сожалению, уже покойных.
Я там имею лабораторию, где занимаюсь исследованиями, непосредственно относящимися к сильноточной электронике и импульсной электрофизике.
– Как живется ФИАН в рыночных реалиях?
– Сейчас в нем развиваются практически все разделы физики.
Но в 90-е годы, после развала Советского Союза, ситуация была ужасающей. Финансирование упало почти в 20 раз, люди стали массово уезжать. Молодежи не стало. Были лаборатории, где специалистов моложе 60 не было.  
В последнее время ситуация улучшается. Кажется, у руководства появляется понимание, что без науки у России нет будущего. Мы безнадежно отстанем от других стран. Поэтому был принят ряд мер. В частности, нам разрешили перераспределить те деньги, которые мы получаем. Значительную часть из них мы взяли на зарплату.
– Сколько получает в среднем научный работник?
– Есть твердая зарплата, а есть то, что мы добавляем. В среднем получается порядка 30тыс. руб.  
После увеличения зарплаты молодежь стала закрепляться. Аспирантура пополнилась. У нас уже порядка сотни аспирантов. Работаем вместе с вузами – МГУ, Физтехом, другими институтами. У нас с ними общая аспирантура. Появилась молодежная перспектива, отодвинулась мрачная опасность гибели науки.
Хотя не все проблемы отступили. Молодежь нужно где-то поселять. Жилье необходимо. Придумали фонд «Успехи физики». Создали его по инициативе академика Нобелевского лауреата Виталия Гинзбурга. Фонд помогает тем, что примерно 20 человек, наиболее способных, мы держим на аренде, оплачиваем квартиры, где они живут. Это стабилизирует наш кадровый состав…
– Востребованы ли достижения ученых?
– Фундаментальная наука обычно не дает сиюминутных результатов. Академик Гинзбург говорил, что в 1943 году он открыл и стал заниматься сверхпроводимостью, но только в 2003 году получил Нобелевскую премию.
Что востребовано?.. В эти годы, понимая, что бюджетных денег не хватает, мы стали делать существенный уклон в прикладную науку. В Троицке, на базе конструкторского бюро, организовали технопарк – «Инновационный технологический парк г. Троицка Московской области». Там работает около 20 компаний, малых предприятий. Они делают абсолютно уникальные вещи – оптику, лазеры… Это важно, это отдача и тоже ставит ФИАН в особое положение. А самое главное, что многие аспиранты, научные работники могут там прирабатывать дополнительно. В этом выражается определенная востребованность, что позволяет более оптимистично говорить о развитии науки.
 Хотя есть вопросы, связанные, в частности, с вузами. В них очень мало осталось ученых. В десятки раз уменьшилось. Тем не менее вузы получили большие деньги. Сейчас нужны механизмы для нашей совместной работы. Они могли бы привлекать наших научных работников, можно было бы совместно использовать оборудование, которое вузы приобрели. Тогда их люди будут учиться на этом оборудовании, а наши – учить их с помощью этого оборудования. Об этой идее я уже говорил в СМИ. Думаю, что она осуществима.
– Общими усилиями легче преодолевать кризис…
– Конечно. Считаю, вузы и академии наук должны взаимодействовать. Вузы нам нужны для того, чтобы мы могли получать молодых аспирантов, которых, как правило, много, но не все одинаковы по таланту. Здесь нужен штучный отбор.
Важно также сотрудничество между академией, вузами и отраслевой наукой, что тоже даст неплохой импульс нашему общему развитию.
– Президент призвал к модернизации. Как это сказалось на науке?
– Для науки она в том и заключается, что было поднято финансирование. Мы увеличили зарплату. Но оборудование наше требует обновления. Пока его покупать не на что. В этом году обещали больше денег, но дали меньше.
Скажу еще так: одно дело модернизация науки, другое – модернизация промышленности. Наука должна работать на модернизацию, выдавать новые технологии, чтобы можно было продвигаться производству. В нашей стране есть опыт модернизации. Мы ее переживали в 30-е годы Советской власти. Она заключалась в том, что огромные деньги были положены на науку. Приглашались и иностранцы. Тогда все было сделано очень здорово, с большим размахом. А сейчас у меня нет ощущения, что мы сможем также быстро и эффективно модернизироваться. Нет таких средств, как я понимаю.
– К началу 30-х годов наука была практически на нуле…
– Уже во второй половине 30-х годов наука была в приличном состоянии. Появились прекрасные институты. Когда комиссия ЮНЕСКО решила проинспектировать науку в Советском Союзе, они посмотрели и сказали: в Советском Союзе науке не надо помогать, наука в Советском Союзе самодостаточна и имеет европейский уровень. Вот как быстро в то время смогли достичь больших результатов.
– Путь каждого ученого начинается со школы. Как вы расцениваете то, что в новых стандартах для старших классов общеобразовательной школы физика выведена за рамки обязательных дисциплин?
– Меня это удивляет. В одну кучу сложили все естественные науки – и физику, и химию… Для чего? Если убрать физику из основных предметов в школе, то как тогда быть высокоразвитой страной? Физика, математика, химия определяют прогресс человечества.
– А кем бы стал Геннадий Андреевич Месяц, если бы в 40 – 50-е годы физика не являлась обязательным предметом для изучения в школе?
– Это трудно себе представить. Мне лично школа очень много дала. В те годы в школах физике уделялось огромное внимание. И оборудование было прекрасное, и учителя были хорошие, энтузиасты. Если бы в школах этого не было, мы никогда не добились бы успеха в атомно-ракетной космической эпопее. Знания, которые молодежь получила в 30–40-е годы, помогли поднять Россию на невиданную высоту научного прогресса в первые же послевоенные годы. Только нужно было видеть главное в масштабах государства…
– Современное образование берет как бы рыночный уклон…
– Мне непонятен уклон в современном образовании. Для чего вузы выпускают сплошных менеджеров, юристов, политологов? А попробуйте найти хорошего токаря 6-разрядного, слесаря квалифицированного… Их нет. Наша промышленность не может модернизироваться фактически из-за отсутствия квалифицированных людей. Не хватает инженеров. Никто не идет в инженеры. Не престижно. А пришел кризис, и все поняли: для чего нам менеджеры, если все кругом рушится? 
– Как исправить положение?
– Опять же подсказывает наш собственный опыт. В советское время, когда требовались специалисты особой специальности, например, для атомной промышленности, студентам-аспирантам этих направлений давали большие стипендии. Я, будучи аспирантом, получал стипендию 230 руб., это после реформы 1961 года. А тот, кто был в обычной аспирантуре, получал 78 руб. Студенты физико-техники получали стипендию 78 руб., остальные студенты – 40–50 руб.
И сейчас надо заинтересовать молодежь, жильем привлечь, чтобы как можно быстрее восстановилась в наших институтах подготовка высокотехнологичных инженеров, которые и обеспечат стране модернизацию.  
– Кадровый голод испытывают и атомные станции…
– Да, там специалисты 60-летние и старше работают. Молодежь не идет на АЭС. Пополняют их сейчас только выпускники Томского и Уральского политехнических институтов, а московские институты нет.
– В 90-е годы многие ученые уехали из России, не выдержав трудностей. Как сейчас с утечкой умов?
– Существенно сократилась. Американцам и европейцам приходится менять тактику. Они начали подбирать молодых людей уже из среды студентов. Опубликовал кто-то хорошую статью, его тут же приглашают на конференции, туда, сюда… таким вот образом переманивают… Был в одном биологическом институте – там более половины научных сотрудников по такой схеме уезжает за границу. Главная причина – оплата труда. Уехал туда молодой человек после защиты кандидатской диссертации, и сразу получает 4 тыс. долларов. Это позволяет ему и квартиру, и все остальное иметь.
– Как можно помочь науке подняться?
– Никаких других рецептов нет, кроме как забота государства о финансировании и социальном обеспечении ученых. Иные вторжения могут только навредить. Наука – тонкая материя.
Важно, что президент выделил деньги на жилье для ученых, 50 тыс. квартир в течение нескольких лет будем строить. Этот процесс начался. Нужно науке и зарплаты поднять, и обновить оборудование, нужна социальная обустроенность…
Пока наша наука пребывает на голодном пайке. Если принять за 100% совокупный бюджет по финансированию науки в странах восьмерки, то на долю России приходится менее 1%. Остальные 99% – на 7 развитых стран… Больше всех – 70–80% тратят американцы, 15% – японцы. Китайцы обогнали нас по объему финансирования науки уже раза в 4. И результаты имеют соответствующие. Так что достаточное финансирование – главное, в чем нуждается наука.
– Правительство постоянно ссылается на нехватку денег. Но после войны в СССР было не лучше, страна лежала в руинах. А для науки деньги изыскивали…
– Тогда было понимание, что без технологических реформ, которые сейчас называют модернизацией, мы просто погибнем. Наука и выживание государства – синонимы.
Сколько было американских планов уничтожить Советский Союз. Мы знаем об этом. Перед страной стоял вопрос: выжить или погибнуть. Мне кажется, что этот вопрос не утратил своей актуальности и сейчас.
– Есть ли место для вашего научного коллектива в проекте «Сколково»?
– 22 февраля наш институт (ФИАН) и еще 18 академических институтов подписали соглашение о принципах сотрудничества с центром «Сколково». Если будет все развернуто, то сотрудничество возможно. Но, откровенно говоря, научный центр «Сколково» – не какая-то большая новость. В советское время научные центры создавались по всей стране – в Сибири, на Востоке, в Подмосковье. Прекрасные центры! Если будут отпускаться соответствующие средства, четко ставиться задача, думаю, что польза будет и ФИАНУ, и «Сколково».  
– Предложения получили от Нобелевского лауреата Жореса Ивановича Алфёрова?
– Ну да. Мы с Жоресом Ивановичем дружно работаем, и я считаю, что научный здравый смысл в проект «Сколково» вкладывается именно Жоресом Ивановичем.
– Планы вашего коллектива, ваши личные…
– У каждого из 6 научных отделений – свои планы, программы. Люди занимаются космосом, лазерами, полупроводниками… Перечислять долго придется. В каждом отделении свои особые работы, высокие теоретики. К сожалению, многие теоретики разбежались. Наш Физический институт – лучший из оставшихся в России. У нас есть возможность материализовать теории в рамках малых компаний.
– Вы сказали, что космическая наука тоже находится в вашем ведении…
– Это астрофизика. Она дает новые знания о фундаментальных физических процессах. Мы занимаемся этими исследованиями.  
– Перспективы данного направления…
– Огромные. Считаю, что будущее всей физики находится не на земле, а в космосе. Ученые открывают новые явления, их трудно объяснять на земле. Ответы надо искать в космосе. Объясняя то или иное явление, мы открываем новые знания, новые разделы физики.
– Сейчас многие ученые не удовлетворены тем, что Роскосмос превратился в космического таксиста. Ваше мнение?
– Да, эта техника у нас развита. Ее используют, за это платят. Это рыночный сегмент. И все же, считаю, нам нужно наше техническое преимущество шире применять для исследования самого космоса. Нам нужно познать такие загадочные явления природы, как темная материя, темная энергия. Современная физика их не объясняет. А космос, думаю, поможет.
– Успехов вам, Геннадий Андреевич, и всей нашей стойкой науке!
– Спасибо.